Запах  вереска

Часть 1

Часть  2

 1.

День начинается; чуть подернутая золотом листва влажно блестит, а восходящее солнце туманит розоватая осенняя дымка. Все сливается воедино - шум ветвей над головой, ощущение вспотевшей ладони, сжимающей копье, а внутри - щекочущий азарт охотника. На миг, словно невидимая длань прикасается ко мне – я ощущаю себя частью этого мира. Где-то вдали море с грохотом обрушивается  на скалы; чуть ближе тянется низкая горная гряда, и небольшое озеро прячется меж каменистых нагромождений. Здесь же расположилось селение бригантов и почти рядом, на возвышении – римская крепость.

Лай собак все ближе; олень продирается сквозь чащу кустарника, спасаясь от погони. Брэдок должен быть где-то рядом. Он гонит добычу прямо на меня. Ожидание томительно, но сам момент броска занимает секунды. Копье становится продолжением моей руки; выпущенное на свободу, оно вонзается точно под левую лопатку жертвы.

Я кидаюсь к поверженному оленю, но колючки, вцепившиеся в мой плащ,  становятся досадной помехой. Брэдок опережает меня, его нож пронзает горло жертвы, остановив предсмерные конвульсии. Алые струйки стекают на зеленовато - бурый мох и темнеют, мгновенно впитавшись. Брэдок подставляет глиняную чашу под струи и, наполнив, протягивает ее мне.

-        Твоя добыча.

Я качаю головой.

-        Римляне так не поступают. Это варварство.

Он пьет теплую кровь; его широкие ноздри раздуваются от не прошедшего возбуждения, рыжие пряди волос намокли от пота и липнут ко лбу. Осушив чашу до дна, он смеется радостно и торжествующе.

-        Дух оленя теперь со мной! Я стал сильнее!

Тропинка петляет у нас под ногами; голова оленя, привязанного к шесту, качается из стороны в сторону.

-        Твои боги запрещают тебе пить кровь добычи?- спрашивает Брэдок

-        Не в этом дело, - я ищу нужные слова, но у меня плохо получается, - Это… твой мир. Эти деревья слышали пение друидов; лесные духи, духи ваших предков, витают здесь меж ветвей. Эта земля придает тебе силы, твой дух может соединиться с духом оленя, а мой нет.

Некоторое время он сосредоточенно молчит.

-        Странно, ты говоришь непонятные слова, но я понимаю тебя.

То была наша последняя совместная охота. Зарядили долгие ливни; свинцовое небо давило на плечи, а в воздухе стояла промозглая сырость. Разнообразные хлопоты заполнили мое время; гарнизон было необходимо занять работой, чтобы поднять стремительно падающую в ненастные дни дисциплину.

Мы укрепляли восточный вал, почва под ним просела, размытая подземными водами. Легионеры трудились, сменяя друг друга, несколько человек уже свалились с лихорадкой. Те дни вспоминались бесконечной усталостью и холодом. Гай приносил мне флягу с горячим вином; что-то теплое и щекочущее разливалось у меня внутри при виде его фигуры, окутанной словно дымкой мелкой дождевой моросью. Он морщился,  как от зубной боли, глаза его были тоскливы, а волосы слиплись и потемнели от влаги.

Неделю спустя распогодилось;  животные и люди стряхивали с себя сумрак ненастья и оживали.  Иска Сервиев перестала казаться мне тюрьмой, прежний порядок воцарился в крепости, и можно было перевести дух. Возобновились учения. Младший центурион Публий, прозванный Мавром за смуглый цвет лица, выстраивал легионеров на плацу и гонял до полного изнеможения.

Я всегда считал, что человек должен непрерывно занимать свой ум и руки работой, чтобы освободиться от власти неумолимого времени.  Скука являлась для меня пороком и бичом цивилизации. Знатные граждане Рима предавались этому пороку ежедневно, выдумывая себе все новые и новые развлечения для сокращения времени своего бытия, существуя бессмысленно и бесполезно. И умирая также бессмысленно. Частенько некоторым из них случалось встретить смерть посреди пьяной оргии от чрезмерных возлияний Бахусу, а иногда смерть настигала их прямо в постели от слишком бурных ласк наложниц. Трудно придумать более глупую кончину. Империя понемногу рушилась изнутри, как разрушается  крепкая на вид древесина, изъеденная насекомыми. Я слишком давно не был дома. Там цвели оливковые и апельсиновые рощи, зеленели виноградники, высились величественные города, а по удобным каменным дорогам, обгоняя мирных путников, мерно вышагивали когорты легионеров. Такими сохранились в моей памяти родные места. Тогда мне было шестнадцать, я только что вступил в легион, отправляющийся в далекие восточные земли, и шагал в строю, то и дело оглядываясь назад. С тех пор прошло десять лет.  За эти годы все изменилось. Краски стали более тусклыми, чем в детстве и юности; на многие вещи я смотрел уже совсем другими глазами. Я оказался посередине мироздания. С одной стороны высились, словно темные статуи, фигуры царей и полубогов; они вытягивали правую руку вперед, возлашая «Я, Клавдий Цезарь;  Я, Калигула Цезарь…».  С другой  находились христиане, с их бесконечной жертвенностью и отвратительным всепрощением. Я был между ними, со своей жестокостью, стремлением к справедливости и размышлениями о сущем. Имя нынешнего императора смутным туманом плавало в моей памяти. Да, слишком давно я не был дома.

Я возвращаюсь к реальности,  словно от толчка. Солнце, так щедро освещавшее южные и восточные земли, здесь, в Британии кажется мне тусклым и безжизненным. Знакомые звуки и запахи окружают меня. Пронзительно поет сигнальная труба,  и  фигурки в алых плащах и гребенчатых шлемах слаженно маршируют, выполняют различные приемы боя. Часовые замерли на вышках, а из кухни доносится приятный запах готовящегося ужина. Все как обычно, все при деле. Не сидит сложа руки и командир гарнизона, то бишь я. Я привожу в порядок старый щит, примостившись на пороге моей  хижины. Нарезав полоски кожи, я меняю прохудившиеся ремни на новые. Работа доставляет мне удовольствие, и не мешает наблюдать за происходившем вокруг, либо предаваться размышлениям.

Все при деле… Все ли? Еще раз пошарив глазами по рядам легионеров, я замечаю, что кое-кого явно не хватает в строю. Досадливо поморщившись, я окладываю щит и направляюсь в сторону конюшен.  Дезертир вскоре обнаруживается в хорошо известном мне укрытии. Из-за штабеля дров виднеется золотисто-кудлатая макушка и слышится чавканье- нарушитель дисциплины удобно устроился на бревне с мешочком чернослива в руках.

-        Что ты тут делаешь?

Он резко вскидывает голову; страх мелькает в его зрачках, страх зверька, попавшего в капкан. Но тут же он узнает меня, и взгляд его делается спокойным, даже немного нахальным.  Это вызывает у меня желание взять его за ухо и вздуть как шкодливого школяра.

-        Так что ты тут делаешь? – повторяю я вопрос.

-        Я проголодался.

-        Ужин через час. Сейчас время учений.

Он устремляет свои голубые глаза в небеса того же цвета. Его челюсти слегка шевелилятся, видно пытается языком отклеить от верхнего неба прилипшую сливовую кожицу. Я поражаюсь, как можно настолько измениться, в то же время оставшись прежним. Года три назад к нашей когорте прибился светлокудрый неряшливый мальчишка, готовый торговать телом за кусок хлеба. Желающих нашлось немало, но я остановил все это, почуяв в нем что-то… Неподвластное обстоятельствам. Какой-то стерженек. В течении года я упорно делал из него солдата и добился-таки своего. Помню его первый настоящий бой. Шрам на его лбу до сих пор виден, хотя и полускрыт прядью волос. Тогда наш легион усмирял восстание в Египте.  Я видел, как с него сбили шлем; он вытер кровь, слепившую глаза, и снова бросился в свалку, уже помеченный печатью обреченного. Мне удалось тогда пробраться к нему, сбить с ног и прикрыть своим щитом. Нет, он не был моим творением. Я лишь помог ему реализовать скрытые в нем силы. И доказательство тому – он прежний.  Почти мальчишеское лицо, едва знакомое с бритвой, засохшая царапина на переносице, чуть вздернутая верхняя губа, вот-вот готовая приподняться в улыбке. Мне трудно сердиться на него, трудно наказывать.

-        Оденься как подобает, - мои брови сходятся на переносице, -  и немедленно в строй!

Он морщится.

-        Не могу.  Публий накажет меня.

-        И  правильно сделает.

Последний взгляд – по- детски жалобный, почти умоляющий. Но вот он вытягивается в струнку, салютует и исчезает из поля моего зрения.

Неделю спустя я собрался проехаться по окрестностям, разведать обстановку.  Скверные мысли и скверные предчувствия не дают покоя - приближаюшийся период новолуния, недавняя смерть императора и дурная слава нашего легиона в этих хороший повод для повышения бдительности. Я взял с собой лишь Гая, многочисленный отряд только помеха моим планам.

Поездка заняла два дня; на обратном пути мы остановились у самого побережья, чтобы дать отдых усталым лошадям

 И вот Гай уже проворно рыщет среди нагромождения прибрежной гальки, отыскивая красивые камешки, а я степенно шагаю вслед за ним, заложив руки за спину. В простых шерстяных туниках и штанах мы ничем не отличаемся от местных рыбаков. Море глухо шумит у наших ног, обдавая холодными брызгами, ветер приносит озноб. Ничего общего с теплыми южными морями. Я подозреваю, что Гай так активно двигается для того, чтобы согреться.

Он возвращается  ко мне с покрасневшим от ветра лицом и целой пригоршней мокрых сердоликов в ладони.

-        Как ты думаешь, из них можно сделать амулет?

Я невольно улыбаюсь.

Потом мы сидим на высоком уступе над обрывом и швыряем камешки в воду.

-        Ты обошел пол мира, - говорит мне Гай, - а ты знаешь, что там вдалеке, где вода сливается с небом?

-        Море.

-        А дальше?

-        Другие, неведомые земли, на которые пока что не легло всевидящее око императора.

-        А еще дальше?  Земля ведь где- то кончается?

Я пожимаю плечами.

-        Наверно. Хотя никто еще не достигал края земли.

-        Там наверно огромный такой обрыв, - он ежится от какого- то жутковатого ощущения пустоты ,-  делаешь шаг и попадаешь… куда? В загробный мир? В вечную пустоту?

-        Может быть. Не советую тебе проверять это на практике.

-        Но если не проверять, то никогда не будешь знать точно, верно? К тому же я не боюсь – ты ведь не отпустишь меня одного, – он хитровато прищуривается.

-        Ну да, мне еще не хватало путешествия на край света в обществе вредного и строптивого мальчишки!

Гай смеется..

-        И все же ты пойдешь со мной, грозный центурион, пойдешь. Никуда не денешься!

Кажется, он догадывается. Что есть весь этот мир – эта земля, море и небо; звезды- эти глаза богов, взирающие на нас? Что есть время, пространство? Полнота жизни, гармония, многообразие окружения? Зачем все это, если сосредоточием мира является один человек? Что так поглощает  нас, заставляя отбрасывать как ненужную шелуху все условности и запреты? Из всего многообразия ты выбираешь лишь одно и живешь им; и тебе ничто и никто больше не нужен.  И ты не можешь от этого отказаться, как бы не хотелось.

Нет- нет, он лишь догадывается. Он не может знать, как нужен мне, как важен. Он не может знать, что является центром мироздания, которое сотворил я, командир третьей когорты, Девятого Испанского легиона, центурион Корнелий Лукас Маркелл.

2.

Мир отпечатывается в моем сознании, оставляя следы, похожие на следы ног на мокром песке. Каждое движение. Каждый звук. Он ослеплет, оглушетл, лишает  рассудка. Но внешне я спокоен. Никто не должен заметить моего смятения.

Иска Сервиев охвачена пламенем битвы. Я нахожусь снаружи, у восточного вала вместе с двадцатью легионерами. Фигуры варваров нескончаемым потоком выплескиваются из густого тумана, подобно духам болот. Туман частично заглушает звуки, но я все равно ощущаю, как воздух звенит от неимоверного напряжения. Слева от меня Публий, справа – Гай. Единственное отрадное обстоятельство.

Все началось три дня назад. Второй подряд неурожай стал последней каплей, переполнившей чашу терпения.  Когда человек впадает в отчаяние, он уже не думает о последствиях своих поступков.  Я проклинал в душе нашего нового легата, даже не удосужившего прочесть мои тревожные донесения. Но он-то был в безопасности сейчас, а вот нам приходилось несладко.

На протяжении последней недели я держал гарнизон в боевой готовности, но это нас не спасло. На стороне варваров все преимущества – численность, боевой дух, да и погода играет им на руку- туман стелится над лесом нескончаемой пеленой, и нам никак не удается зажечь сигнальный костер и послать зов о помощи в Эборак, где находятся основные силы легиона.

Атака следовала за атакой, солдаты совсем пали духом, и мне стоило больших трудов хоть как-то поддерживать боевой настрой и надежду на спасение. Через сутки вернулся наш дозор. Я видел, как они отчаянно пробиваются к крепости. Я не мог бросить их на произвол судьбы, обречь на гибель. Спасти их было моим долгом, но и моей ужасной ошибкой. Я приказал построить пол –центурии; Гай оказался среди солдат, я заметил его слишком поздно. Мы пробились к дозору, которым командовал Публий, и продолжали упорно двигаться к воротам. Но что случилось потом, почему младший центурион Пертис открыл ворота раньше моего сигнала, я не знал. В образовавшийся проем хлынули варвары, а мы оказались притиснутыми к восточному валу и теперь обречены на смерть. 

Я бросаю взгляд наверх – восточная стена почти пустая, все кинулись отражать атаку с севера. Вот если бы нам удалось попасть в крепость… Я вспоминаю о подземном ходе. Когда почва под восточным валом просела, я обнаружил тоннель, проделанный подземными водами, который выходил к небольшой горной гряде. Я тогда распорядился расширить его и укрепить, словно озаренный даром предвидения. Теперь это наш единственный шанс.

-        Что будем делать, командир? – Публий оборачивается ко мне, его темное, изрезанное морщинами лицо почти невозмутимо.

-        Нужно попасть в крепость. Любой ценой. Стена почти гладкая,  но если один из нас сумеет взобраться…

Гай внезапно оказывается рядом.

-        Я полезу! Я смогу!

Он бы сумел. Юношески гибкий и цепкий, отлично лазавший по деревьям и скалам. Но я представляю себе его, карабкающегося наверх под градом стрел и дротиков… Представляю, и начинаю снимать с себя доспехи.

-        Публий, останешься за старшего. Ты знаешь, что надо делать.

Гай пытается меня удержать.

-        Ты не должен! Без тебя…

Я отталкиваю его.

-        Твое дело выполнять приказы, а решения принимать буду я!

Долгий пристальный взгляд Публия. Старый, добрый Публий… Кажется, он все понимет, но в данный момент у меня есть проблемы и поважнее.

-        Удачи!

Подпрыгнув, я цепляюсь за первый выступ. По крайней мере, по скалам я карабкаюсь не хуже Гая.

Крепость была построена из пластов прессованного торфа. Ее стены изначально были гладкими, но время и непогода  оставили на них глубокие следы. Я не спешу, продумывая каждый шаг. Меня замечают, и стрелы теперь ложатся совсем рядом; некоторые из них я использую как ступени. И вот, край стены уже в метре от меня; мгновенный прилив торжества разрушает защитный круг, который я мысленно нарисовал вокруг себя. Стрела предательски ударяет в спину; тщетная попытка вздохнуть, обжигающая боль и мгновенная обморочная слабость во всем теле. Я все же делаю последний рывок и переваюсь через край стены. Дальше все несложно – нужно всего лишь привязать веревку к выступу и спустить ее вниз. Еще одна попытка сделать вдох; я ощущаю привкус крови во рту и пелена перед глазами сгущается.. Голова Гая появляется над краем стены минуты через две; видно он взлетел наверх как белка.

-        Обломи стрелу! – шепчу я.

Он выполняет приказание; я вижу, как дрожат кончики его пальцев, измазанные в крови.

Дальнейшие мои воспоминания смутны; помню только, как Гай и Публий ведут меня через тоннель, поддерживая с двух сторон, как скользият  сандалии на влажных древесных корнях, а глина сыплется за шиворот.

Сознание проясняется лишь когда мы оказываемся в небольшой пещере, коими изобилует скалистое побережье. Я оглядываюсь вокруг. От всей когорты осталось человек пятнадцать, некоторые ранены, но к счастью могут самостоятельно передвигаться. В свете неяркого костра я вижу их глаза – в них отчаяние и покорность судьбе. Моя голова на коленях у Гая.  Как ни странно, он не поддается отчаянию – смотрит на меня со страхом, беспокойством, но какой- то решимостью. Я подзываю Публия.

-        Плохи наши дела?

Он передергивает плечами.

-        Пока мы в безопасности, но это продлится недолго.

-        Не надо было разжигать костер.

-        Не беспокойся, снаружи его не видно. Мы все продрогли до костей.

-        Я сумею вывести нас отсюда, Мавр. Я знаю каждую тропинку в этом лесу.

В его глазах появляется искорка надежды, но тут же гаснет.

-        Ты долго не протянешь. У тебя наконечник внутри, глубоко засел.

Он прав.  От каждого вздоха и движения холодный пот выступет у меня на лбу, и я стискиваю зубы от боли.

-        Вытащи его, Мавр. Я ваш  единственный шанс.

-        Ты можешь умереть. И очень быстро.

-        Быстро или медленно, не имеет значения.

Тьма незаметно сгущается. Сквозь клочья тумана проглядывает серебристый рожок молодого месяца, а вдали слышится завывание волков. И лай собак.  Где – то близко. Но пока охотятся не за нами. Публий нагревает на огне охотничий нож.

-        Ты готов?

Я киваю. Вытянувшись, зажимаю в зубах край плаща. Малейший шум может быть нам опасен. Стараюсь отключиться от внешнего мира, думать о чем - нибудь отвлеченном, и мне это удается.  Боль кажется не такой страшной, сознание не тускнеет. Но тут Публий хватается за остаток древка, и с силой дергает его. Я вижу яркую вспышку и, покачнувшись,  лечу в темный провал.

… Вокруг лес. Все так мирно и буднично – знакомые тропинки, охотничье копье у меня в руке, за спиной - лук и колчан со стрелами. Казалось, я прилег отдохнуть, и мне приснился страшный сон. Но где же Брэдок со своими охотничьими псами? Так тихо – ни пения птиц, ни шороха листьев. Я делаю шаг вперед и,  очутившись на небольшой поляне под раскидистым ясенем, вижу человека, прижавшегося к стволу. Знакомая голубая туника, кудрявый затылок.

-        Гай! Что ты тут делаешь?

Он поднимает голову; кора дерева на месте его головы влажная, словно от росы.

-        Ты плачешь? Что случилось?

Но его глаза сухие, а взгляд… Словно он повзрослел лет на двадцать.

-        Ты умираешь. Ты знаешь об этом?

Я не выдерживаю и отвожу глаза.

-        Скажи, - продолжает он, - тебе было больно, когда Публий вытаскивал из тебя наконечник?

Я все еще не решаюсь взглянуть на него.

-        Почему ты спрашиваешь об этом?

-        Потому. А знаешь, каково мне сейчас? Каково мне держать тебя за руку и смотреть, как ты умираешь?

Я поднимаю наконец голову. Лицо Гая, словно чужое, плывет передо мной.

-        Ты трус, центурион, трус! Ты испугался. Ты испугался жуткой пустоты, всепоглощающей боли, выматывающей, жгучей. И вечной. Как костры Тофета. Ты испугался, что будешь сидеть и смотреть на меня, не в силах что- либо сделать. Как я сейчас смотрю на тебя. Ты воспользовался своей властью. Это нечестно.

Мне скверно, как никогда. Я протягиваю руки, чтобы подобно слепцу коснуться его лица.

-        Прости меня, Гай.  Прости…

-        …Что ты сказал?

Пелена сжимается, рвется. Светлые блики пляшут на серых стенах. Не от костра, а от солнца. Лицо Гая склоняется надо мной.

-        Ты жив! Хвала Митре!

Я улыбаюсь.  То был всего лишь сон.

-        Рад тебя видеть.  Как наши дела?

-        Неплохо. Нас пока     не обнаружили. Мы раздобыли лошадей, попытаемся добраться до Эборака. Но без тебя у нас нет шансов.

У входа появляется фигура Публия.

-        С возвращением в мир живых!

-        Уже день?

-        Да. И мы многое успели.

-        Тогда выступаем, как только стемнеет.

-        Ты уверен, что сможешь ехать верхом?

-        Уверен, - я перевожу взгляд на Гая, - и давно он тут сидит?

На лице Публия появляется некое подобие улыбки .

-        Всю ночь.

-        Немедленно отдыхать! Нынче ночью нам понадобятся все наши силы.

Гай подчиняется без колебаний, вид у него почти счастливый. Публий качает головой.

-        Он оказался покрепче иных ветеранов. Из мальчишки выйдет толк.

Мы двигаемся вереницей, один за другим. Лошади под нами местной породы – низкорослые и мохнатые, но именно такие лучше всего приспособлены для долгого пути. Я изо всех сил вглядываюсь во мрак, отыскивая знакомые тропинки, изредка останавливая наш небольшой отряд и прислушиваясь. Во время одной из таких заминок Публий не выдерживает.

-        Ты уверен, что мы не заплутаем?

-        Этого не случится. У каждого охотника есть излюбленные места в лесу, про которые никто не знает. Этот путь знали только мы с Брэдоком.

-        Ну, вот, - слышу ворчание одного  из легионеров, -  он-то и приведет сюда целую армию варваров!

Я резко оборачиваюсь к нему, не обращая внимание на боль.

-        Брэдока больше нет. Возможно, это я убил его.

Тот смущенно замолкает, и мы продолжили путь. Кровь тяжко стучит в моих висках, напоминая ритм праздничных бубнов. Этот лес, эти звуки, запахи… Брэдок всегда шел впереди.  Я всегда видел перед собой его рыжую гриву и голубоватую татуировку на спине. Он был среди тех, кто появился из тумана, обратив на нас острия боевых копий. Когда после первой атаки мы сбрасывали тела убитых в ров, я узнал его со спины. И не стал переворачивать тело, чтобы взглянуть в безжизненные глаза. Когда в последний раз мы уходили на охоту, его жена Дайра сидела на пороге хижины, глядя нам вслед. И пела. Протяжно, переливчато. Этот напев сейчас звучит в моем мозгу, словно наваждение.

Туманное серое утро приносит беду. Вдалеке отчетливо слышится лай собак, идущих по следу. Публий тревожно прислушивается.

-        Вблизи вроде бы нет жилья!

-        Это погоня. Мы…, приступ кашля прерывает мою речь.  Слизываю с губ капельки крови, повторяя как заклинание: «я не умру!», - Мы двинемся вверх по ручью, чтобы сбить собак со следа. Потом снова свернем на тропу.  Двое суток  пути, и мы в Эбораке. Не поддавайтесь страху!

Но это было легче сказать, чем сделать. Страх неизбежный спутник загнанного зверя; он ранен, затравлен, он мечется в поисках спасения и чаще всего делает непоправимую ошибку, ведущую к гибели. Счастлив тот, за кем никогда не охотились.

Лай собак то удаляется, то приближался. Мы сбивем  их со следа и идем дальше. Мы уже миновали границу Валенции и Каледонии, оставалось совсем немного. Короткие привалы не могут восстановить угасающие силы людей; мы вымотаны настолько, что не смогли бы даже вступить в бой, если бы нас настигли.

На исходе второго дня мы едва держимся в седлах, но чувствуем себя почти в безопасности – погони давно не слышно. Мы останавливаемся на отдых вблизи узкой быстрой речушки. Гай помогает  мне сойти с лошади, заботливо укладывает на расстеленный плащ. Я прикрываю глаза, расслабившись на минуту. Думаю, как хорошо было бы остаться здесь, не шевелиться, никуда не бежать. Смерть кажется мне теперь очень желанной, словно отдых от постоянного напряжения, боли и лихорадки.  Гай трогает  меня за плечо.

-        Выпей!

Вода в его шлеме свежая и ледяная, ее холод отрезвляет меня, прогоняет слабость и трусливые мысли. Я протягиваю руку, касаюсь пальцем его щеки.

-        У тебя настоящая щетина. И ты совсем не похож на Аполлона.

Он лишь смеется в ответ.

Неожиданный шорох кустарника на противоположном берегу. Я едва успеваю ухватить Гая за плащ и дернуть в сторону – на том месте, где он только что сидел торчит стрела.

-        Уходим, живо!

Один из солдат валится в реку со стрелой в горле, остальные кидаются к лошадям. Мы подгоняем усталых животных, спускаясь вниз с холма, однако они вряд ли способны долго выдержать такой темп. Победные вопли наших преследователей  уже совсем близко, и мысленно мы прощаемся с жизнью. Но вдруг я замечаю что-то впереди, в ближайших зарослях. Что-то похожее на гребень шлема. Целый град стрел проносится мимо нас, никого не задев.  Обернувшись, я вижу,  как наши преследователи падают с лошадей, пораженные с близкого расстояния и кувыркаются в траве, замирая затем неподвижно. Мы останавливаемся и смотрим, как оставшиеся в живых улепетывают что есть сил, а из зарослей с победными криками выскакивают легионеры в алых плащах. Наконец, я перевожу взгляд на своих спутников, на их измученные лица, порванную одежду. Все, что осталось от моей когорты. Я знаю, что еще долго ночами мне будут являться лица тех, кто остался там, в крепости. Лица моих солдат, лица Брэдока, его жены, его соплеменников. Они будут мне сниться. Если я не умру.  «А я не умру, - повторяю я вновь, глянув на Гая. Он слегка улыбается, но в его взгляде еще мелькает тревога. Во взгляде человека, повзрослевшего сразу на двадцать лет.

27. 09. 01. 

Часть 2